Непостижимое. Часть 2
9 апреля 2017 г.
"Верка! Я не буду врать. Я даже не анализировал, люблю ли я тебя. Для меня ты всегда-ВЕРКА! Я почти всегда помнил тебя. Я не "фельшер" не надо ни метрик, ни анализов. "Я люблю тебя, Верка!" Я понял это час назад. Но, доходило это до меня четыре года. Ты помнишь Томку?". "Перестань, Сашка, перестань! Всё это ерунда. Не хочу ничего слышать и вспоминать, у меня на это было время. Я тебя люблю и этого у меня никто, даже ты, уже не отымет!".
Ужом, выскользнув из моих рук, она опять встала, упрекнула, ткнув пальцем в бок, что я забываю о своих рыцарских обязанностях, подняла налитые рюмки с напитком, мало соответствующим случаю, но искренним, как и она, произнесла: "Любимый мой, я знаю, это наша первая и, я уверена, последняя ночь. Не перебивай" пресекла она мою попытку изменить ее монолог. " Да. Как бы этого ни хотелось ты уже не сможешь приехать ко мне. Не сюда, а ко мне. Не надо себя обманывать, пройдет время, и это время нас навсегда разъединит. Но ты знай, я ВСЕГДА буду любить тебя. И ты, уверена, будешь помнить обо мне ВСЕГДА.
Давай выпьем за нас с тобой". Мы выпили. Сказанное, медленно, свинцовой тяжестью, заползало в мозг. Медленно, но неотвратимо, до меня доходило, что Верка, права и от этой правоты по коже полезли колючие, холодные мурашки, поднялись волосы на руках и голове. Я смотрел на Верку, стоящую передо мной и видел как в ее синих, сейчас ничего не видящих глазах, как в калейдоскопе чередовались светлые и темные всполохи, как расширялись и сужались, чтобы расширится вновь зрачки.
Я дотронулся до нее. "Вера". С видимым усилием, стряхивая с себя эти мелькающие в глазах зайчики Верка, как то устало опустилась, увлекая за собой меня, на кровать, уткнулась лицом мне в колени. "Господи! Сашка, как я устала без тебя. Сашка!". Клокочущий ком застрял в горле. Горячая пелена застила глаза. Господи! За какие грехи ты наказываешь эту девочку вся вина которой только в том, что она ЛЮБИТ и умеет ТАК любить, которой, даже не обязательно, мучительно, но не обязательно находится рядом с любимым, которая из-за этой любви пронеслась над бессчетной вереницей лет и достигла той мудрости, того понимания вещей, которая доступна только в конце долгой и богатой событиями жизни. Я медленно перебирал пальцами ее волосы, гладил по еще девчоночьей спине с выступающими косточками позвоночника, и чувствовал, как в меня перетекает часть ее огромного сердца, способного без слов понимать, то, чего нельзя высказать словами и от этого мне не становилось легче. От сознания того, что мы не в силах, изменить уже запущенную машину судьбы, разрывалось заполненное Веркой сердце. Я, наклоняясь, целовал ее волосы, а она, благодарная, поднимала руку и лохматила мои.
Она, разворачиваясь ко мне лицом, закинула ноги на койку. "Послушай, кудесник, ты меня убаюкаешь. Сашка, спорим, тебя бабы любить будут". В ее глазах опять бегали искорки, и улыбающиеся губы были готовы сорваться в безудержный смех. "С чего ты взяла?" "А ты их всегда по головке гладить будешь". "Ну, Верка. Держись". "Стоп". она подняла в пионерском салюте руку "Сашка, я юная пионерка Советского Союза перед лицом своего любимого обещаю и торжественно клянусь сегодня спать с ним и никуда его не отпускать". Она, хохоча, сделала на койке неимоверный кульбит, перепрыгнула через меня. В мгновение ока переставила остатки трапезы на стол. Согнала меня с койки. Стащила одеяло. Поправила простынь. Покрутила, взбивая подушку.
Скинула халат, как-то непонятно изогнув руки за спиной, расстегнула и сняла бюстгальтер, повесила их на спинку кровати. Юркнула под одеяло, под одеялом согнув коленки, сняла трусы, выпростала из под одеяла руку с трусами, покрутила их в воздухе и, смеясь, бросила их мне. "Они Мне сегодня будут мешать. Сашка, тебе мешают мои трусы" Я, принимая игру, то же хохочу от ее проделки и естественно заявляю, что мне ее трусы не мешают. "А коли они тебе не мешают, то положи их со своими и выключай свет". "Верка, мать же придет""Не придет. Я ей сказала" Я обалдеваю. "Ты сказала, что будешь спать со мной?" "Да, да, ты что не согласен. Прости! Сашенька, у нас больше этого никогда не будет. Это все что нам отпущено!" Верка опять превратилась из милой смешливой егозы в не менее милую взрослую женщину. Она не уговаривает меня, она как ребенку объясняет мне незыблемость простой аксиомы. Я встал, выключил свет, в кухне светло от фонаря на столбе. Подошел к кровати. Медленно разделся, вешая одежду на спинку кровати с Веркиным халатом и бюстгальтером, в одних трусах сел рядом. "Хочешь, скажу, о чем ты думаешь?" спросила Верка."О чем?" "Положить трусы вместе или нет". Я взорвался хохотом. Вот коза. Снял трусы, положил рядом с ее, откинул одеяло, лег рядом и прижал к себе эту горячую, ставшую самой дорогой, болтушку. Медленно, легкими шажками поцелуями я перемещался по ее лицу, целовал мягкие, бархатистые губы. Переходил на нос. Неожиданно слегка кусал его и Верка, счастливо заливаясь смехом, говорила, что теперь она никогда не выйдет замуж, потому что будет как Хлопуша в "Капитанской дочке". Я иследывал языком внутренние изгибы уха, а она, прижимая голову к шее, смеялась от щекотки. В наказание за "трусы не положенные вместе" я пальцем проводил между ее ребер, и она взвивалась, хохоча, ввысь и обрушивалась с высоты на меня повторяя тоже, но в обратном порядке. Мы не замечали наготы. Мы наслаждались отсутствием одежды. Наслаждались возможностью быть рядом настолько, насколько это возможно. Наши руки, наши губы, наши глаза изучали и впитывали в себя наслаждение, излучаемое нашими обнаженными телами. Мы кувыркались, насколько позволяла узкая койка, перекатывались, постоянно меняя положения "над" и "под" , прижимались возбужденной плотью друг к другу. Я брал в рот ее огромные, возбужденные соски, перекатывал их там языком, как перекатывают сосательную конфетку, которая никогда не сравнится с их сладостью, сосал, выпускал изо рта и теребил из стороны в сторону носом. Разбирал пальцами волоски на лобке, перебегая вниз, гладил и пожимал все, что попадало под пальцы. Её руки бегали по моему телу, ворошили волосы на голове, пробегали по плечам, по спине, прижимали к себе. Сухими от возбуждения губами прошептала: " Я хочу тебя". Повинуясь ее рукам, телу, вжимавшемуся под меня, я медленно, боясь причинить ей боль, погружался во влажное, горячее, благодарно принимавшее меня наслаждение. Погрузившись до предела, покачивался из стороны в сторону, вверх, вниз, изучая и наслаждаясь этим изучением, переходил на другой уровень, продолжая изучение, и вновь нырял в глубину насладится изученным. Постепенно, повинуясь ее нетерпеливым рукам.
Увеличивал и увеличивал темп и когда от наслаждения начинал плавиться мозг, готовый взорваться и выплеснуться в нее, почувствовал как, изгибаясь, отдавая себя всю, забилась дрожью Верка. Как пульсировала и сжималась, требуя своего, познанная глубина и я, теряя контроль бытия, мощными толчками растворился в ее, еще дрожащей, бездне. Возвращаясь к жизни, я смотрел, как также медленно возвращается Верка. "Мама!" Она еще с закрытыми глазами, слабыми ищущими руками нашла и прижала к груди мою голову и, отдыхая, расслабленно затихла. Мы лежали и каждый молча, усваивал громаду потрясения.
Еще не пришедший в себя я млел от щебета и поцелуев Верки, она тормошила меня, целуя, шептала: "Ты что со мной сделал, медведь. Я чуть не умерла". Ее руки трепетно бегали по моему телу на мгновение останавливались, изучая мое отдыхающее естество, и снова продолжали свой бег, чтобы через секунду вернуться. Ее губы скользили по мне, останавливались на сосках, целовали, подключали острые зубки, заставляя их тихонько исполнять свои обязанности, и снова целовали, сосали, высасывали из меня жизнь. "Ну, не может живой человек выдержать таких испытаний!". Я вскочил, сгреб в охапку смеющуюся, светящуюся, брыкающуюся, теплую и желанную Верку, опрокинул на спину, чтобы наказать за ее пытки. Наказание последовало незамедлительно, и было таким же жестоким, как и то от которого мы еще не успели отдохнуть. Еще тяжело дыша, расслабленно, отстранившись, но, держась за руки, услышали стук и голос Веркиной матери: "Верка, ты там живая?". Только сейчас мы заметили, что на улице уже светло. Верка засмеялась, смешно, заболтала, задрыгала голыми ногами, и каким-то, откровенно счастливым голосом крикнула: "Мамочка! Я уже умерла! Мам, ты иди мы (Мы!) сейчас". Какое там сейчас, мы вновь и вновь кидались к друг к другу. Вновь сплетались, соединялись в единое, не могущее быть иным существо, до тех пор, пока затягивать расставание стало невозможно. Верка встала, огромными, с темными кругами вокруг, глазами посмотрела на меня. Наклоняясь, тихо поцеловала и, прошептав "Пошли" , начала одеваться. Вышли на улицу. Зашли в дом. Я попрощался с Веркиной матерью, потрепал по вихрам карапуза и вышел. Следом за мной выскочила Верка. Мы почти бегом побежали к Сашке. Вышедшая и начавшая было ругаться Сашкина мать, увидев что-то в Веркиных глазах, осеклась. Сашка, пожимая нам руки, произнес: "Ну, вы даете!". Попрощавшись, побежали на автобус. Уже на перроне, рядом, с уже тронувшемся поездом, целуя, и не имея сил оторваться от нее, я пообещал: "Я приеду. Я обязательно приеду, Верка!". "Иди". Уже в тамбуре набиравшего ход поезда, я видел ее какую-то одинокую, сиротливую, с опущенными руками фигурку, и оттого, что я уже не рядом с ней и не могу закрыть ее собой, разрывалось сердце.
Я приехал, почти, через три месяца. Выпертый за отличные успехи со школы, и уже устроившись на работу таскать кирпичи каменщикам, я, выпросив аванс и неделю времени, помчался к Верке. Мы снова оказались с ней в том не знающем границ и времени омуте. Опять и опять поглощали друг друга с жадностью каннибалов и, очнувшись от необходимости расстаться, также трудно расстались.
Больше её я не видел.: ...
Кто знает, почему жизнь слаживается не так, как становится очевидным с высоты лет. Я узнавал, в двадцать пять Верка вышла замуж, родила мужу двоих ребятишек и счастлива.
Кто это знает, кроме самой Верки
